«Взгляд» – это попытка понять, как мы сегодня способны воспринимать историю музея в годы войны. Это взгляд команды «Пушкинский.Youth», молодых людей от 15 до 20 лет, для которых музей – нечто гораздо большее, чем место. Авторы проекта изучали документы, письма, научные статьи и фотографии — всё, что смогли найти в источниках, доступных во время карантина, чтобы попытаться понять, как пережил войну музей и как это повлияло на него, а также поделиться мыслями о том, как этот опыт продолжает влиять на нас сейчас и чему может научить.

Взгляд

Музей

Художник Полина Никитина, текст Соня Гарагуля

Выберите этаж

Подвал

В начале июля 1941 года все поддающиеся переноске слепки были перемещены в подвал. Внезапно святые встретились с обнаженными богами — получилась забавная ситуация.

7 зал, где хранились
гравюры

Гравюрный кабинет Пушкинского музея в 77 ящиках отправил на хранение 76593 единиц. В 1941 году, когда приостановились налеты и стало потише, сотрудница Гравюрного кабинета Елена Смирнова подготовила выставку «Героическое прошлое русского народа», в рамках которой было организовано 10 экскурсий. С 9 сентября по 14 октября ее увидели 1777 человек— так много людей за такой короткий период, несмотря на военное время.

Монеты и их
упаковка

Когда экспонаты готовили к эвакуации, отдел нумизматики уместился в три ящика. Несмотря на это, упаковка потребовала тщательной работы: каждая монета или медаль отправлялась в отдельный бумажный пакетик, затем в картонную коробочку и только потом — в деревянный ящик.

Греческий дворик

Удар первой зажигательной бомбы 22 июля 1941 года, предназначенной для вызова пожара, пробил стеклянные перекрытия Греческого дворика, который остался в буквальном смысле без крыши над головой — только открытое небо. Именно здесь скапливалось больше всего снега в музее, поэтому все работники участвовали в его постоянной уборке. Надо понимать, что температура в музее достигала -13... -15°С, что особенно затрудняло их работу.

Итальянский дворик

Для каждого экспоната из оставшихся в музее были приняты специальные меры предосторожности. Так, например, «Уваровский саркофаг» спрятали в ящик с крышкой и засыпали песком. Из-за ненадежности временной крыши подготовили список экспонатов для того, чтобы укрыть их в московском метро, но нужного помещения не нашлось. В итоге 267 600 памятников осталось в музее.

Упаковка экспонатов

При подготовке экспонатов к эвакуации их аккуратно складывали в ящики, и позже в своих воспоминаниях сотрудница музея Анна Николаевна Замятина отмечала, что складывалось ощущение, будто их укладывали в гроб. Это замечание передает общее настроение всех работников в период эвакуации.

Ассирийский зал -
Крылатые быки и
разбитые окна

В 1941 году взрывная волна от фугасной бомбы выбила стекла в левой части здания и была настолько сильной, что разошлись швы некоторых слепков — например, крылатых быков. В дальнейшем в следствие влажности гипсовые слепки всё время сырели, из-за чего отпадали наиболее хрупкие элементы скульптур. От сырости слепки пострадали больше, чем от падений при взрывах, поэтому хранители проверяли их почти каждый день.

Египетский зал

14 октября 1941 года в жизни музея военного времени произошла катастрофа. В 21 час ударная волна от фугасной бомбы, упавшей неподалеку, разрушила стеклянную крышу музея, сорвала металлическую кровлю и выбила окна, вдавив внутрь оконные решетки. Аварийные работы продолжались до 25 января 1942 года. Поток металла и битого стекла рухнул на пол в залах. Осколки продолжали сыпаться при любом малейшем сотрясении. Зима, которая наступила очень рано, принесла с собой холод, в залы хлынул дождь, а потом и снег. Лопнули трубы отопительной системы, проводка была повреждена, поэтому электричество тоже исчезло. Музей погрузился во мрак.

«Давид» и «Кондотьер
Коллеони»

В сентябре 1941 года статую Давида Микеланджело решили разобрать и укрыть. Составили акт о демонтаже, затем выпилили окно в спине и, заглянув туда, убедились, что внутри торс залит гипсом и уже представляет собой монолит, который нельзя демонтировать. Поэтому такие крупные статуи, как «Давид» и «Кондотьер Коллеони», получили «однокомнатные квартиры» (так шутили сами музейные работники) — специальные конструкции с подпорками и боковыми щитами.

Рака святой
Гертруды

Музейным работникам удалось сохранить слепок раки святой Гертруды. Оригинал XIII века был уничтожен (расплавлен) в Нивеле во время бомбардировки 1940 года. Слепок раки, который сейчас находится в Пушкинском музее, передает превосходное состояние памятника, созданного двумя мастерами — Коларом из Дуэ и Жакемоном из Нивеля, на момент снятия слепка в конце XIX века.

Крыша

14 октября 1941 г. произошла катастрофа в жизни музея военного времени. В 21 час ударная волна от фугасной бомбы, упавшей неподалеку, разрушила стеклянную крышу музея, сорвала металлическую кровлю и вдавила все окна внутрь. Аварийные работы продолжались до 25 января 1942 года. Поток металла и стекла при любом малейшем сотрясении сыпался вниз. Зима, которая наступила очень рано, принесла с собой холод, в залы хлынули дождь, а потом и снег. Лопнули трубы отопительной системы, проводка была повреждена, поэтому электричество тоже исчезло. Музей погрузился во мрак.

Пергамский алтарь

Пергамский алтарь пришлось закрепить и завесить от дождя, ведь перенести его в подвал возможности не было. Это решение позволило спасти экспонат, ведь после того, как крыша была выбита, в музей обрушивались постоянные потоки дождевой воды.

Розовая лестница

Зимой весь коллектив, не разделяясь на технических и научных сотрудников, был занят уборкой снега. Представьте их в ватных брюках, куртках и платках с лопатами в руках, сбрасывающих снег из 8 зала прямо на Розовую лестницу. Изморозь покрывает стены и камень и сверкает на солнце розовыми блестками мрамор, как в сказочном дворце.

Греческие вазы

При подготовке к эвакуации внутрь ваз в первую очередь укладывали рваную бумагу. Упаковка этих хрупких предметов вызвала наибольшее затруднение. Не было столь необходимых папиросной бумаги, стружки. Использовали всё, что было под рукой.

Панно Александра Головина

В ночь с 6 на 7 августа зажигательная бомба пробила покрытие в зале № 9, из-за чего загорелось и погибло декоративное панно Александра Головина «Афинское кладбище».

Время

Моему поколению Великая Отечественная война, по счастью, знакома только по книгам, воспоминаниям, фотографиям и учебникам истории. Мы этого не пережили и не видели, поэтому о том, что чувствовали тогда люди, находившиеся в музее, судить не можем и не претендуем. Лучше всего об этом говорят их записи, очень краткие, состоящие из двух строк, просто описывающие события. Именно эти несколько слов трогают больше, чем любая глава учебника, потому что сейчас представить себе Итальянский дворик без крыши, ровный белый слой пушистого снега на мраморной Розовой лестнице невозможно. Непривычно видеть огромное здание, которое помнишь всегда парадным и величественным, с щербатинами окон, странно видеть копию «Давида» Микеланджело, покрытую досками, фотографии мумий в «Барбизоне». Всё это потому, что такого мы не представляли, никогда об этом не думали. «Наш гигантский младший брат», как называла музей Марина Цветаева, кажется, всегда был таким, каким мы его видим сейчас. Но больше всего поражает оптимизм людей, которые после того, как разгребали снег в залах, укладывали статуи в деревянные ящики, тушили «зажигалки» на крышах, охраняли музей и дежурили ночью, продолжали заниматься своей обычной работой: вели экскурсии, читали лекции, делали выставки. Словом, жили. И при этом находили в своих заметках место для шуток, радовались картошке, которую могли достать. Естественно, это относится не только к людям, которые работали в музее. Просто сейчас мы рассказываем о них. С этими людьми нас объединяет место: наш музей, «наш гигантский младший брат».

Детали

Холод

Яна Горшкова

Как-то раз мы с девочками из проекта «Редакция» обсуждали текст про музей в новогодние праздники. В том числе мы говорили о том, что для нас музей — это тепло, даже шутили, что в холодную погоду это особенно актуально: идешь по холодной улице, заходишь в музей погреться, а заодно умнеешь. Но тепло в музее исходит не только от батарей, оно ощущается и от предметов искусства, и от людей, которые там работают.

С 1941 года из музея постепенно начали исчезать работники, произведения искусства и отопление. Работники уехали, ушли на фронт, были сокращены, экспонаты были вывезены в эвакуацию, а отопления не было практически нигде. Но тепло музея, не смотря на мрак и холод, осталось. Поддерживаемый невероятным трудом небольшой горстки людей, маленький огонек жизни музея.

Когда люди идут работать в музей, они пытаются окружить себя красотой. Они становятся ее хранителями и посланниками. Но во время войны жизнь меняется у всех, музей и его работники не стали исключением. Люди, которые раньше переживали из-за перепадов температуры в залах, теперь волновались из-за отсутствия крыши над этими залами, ветра, снега и дождя, которые наносили непоправимый ущерб.

Музей отапливался дровами, которые было невероятно тяжело достать. После того, как их привозили, работникам музея приходилось по очереди их охранять.

Меня поразил рассказ Елены Ивановны Смирновой, которая пишет: «Одно мое дежурство окончилось плачевно: в то время как по радио передавали чудесный концерт Рахманинова, меня смертным боем колотили мальчишки за то, что я не хотела давать им растаскивать дрова. А как чудесно звучал этот концерт на пустынной белоснежной площади, его исполнял Оборин, дирижировал Н.П. Аносов, чудесно звучал»

Невероятно, что в такой момент человек думал о красоте, о музыке. Людям, как она, которые мечтали о красоте, пришлось столкнуться с ужасной реальностью. Что бы мы с вами могли наслаждаться лучшим, красивым миром.

Вода

Маша Кайгородова

«Угол Парфенона — бассейн, 13 зал — каток, <...> и всюду снег...» Сейчас такая надпись кажется выдуманной, невозможной, хотя всего 75 лет назад всё это было ежедневной реальностью, нашедшей отражение на страницах дневника Анны Николаевны Замятиной. Вода в музее начала появляться после 14 октября 1941, когда здание осталось без крыши из-за взрывной волны от фугасной бомбы, упавшей во дворе дома неподалеку. Теперь каждый день проходил в уборке снега и воды, лившейся на оставшиеся под открытым небом залы. Среди штата музейных сотрудников появляется должность, которая сейчас показалась бы нам нелепой, — снеговал.

«Сбрасывали снег из 8 зала прямо на Розовую лестницу. Учтите, температура — -13... -15°С. Изморозь покрывает стены ... и сверкает на солнце розовыми блестками мрамор, как в сказочном дворце». Такой образ волшебного королевства зимы кажется очень неправдоподобным, завораживает и по-детски восхищает представление об этом чудо-дворце с мраморной лестницей, ступеньки которой покрыты пушистым белым снегом... Но это только первые несколько секунд. Дальше следует мысль о том, что приходилось испытывать людям, мерзнущим в музее, что им приходилось делать каждый день, что, наконец, приходилось делать с памятниками. И теперь восхищаешься уже не грандиозной представившейся картиной.

«Сейчас — первый час, хочется пить очень — но воды нет» (из письма Елизаветы Арсеньевны Болотниковой к Наталье Николаевне Бритовой ). Вода вокруг, но нужной рядом нет. Так было, когда две сотрудницы отправились на лесозаготовку за дровами для музея. Две женщины, плывущие среди других людей на барже, в которой раньше перевозили соль. Теперь соль сыплется со стен на голову, хочется пить, но вода, набранная в кастрюльки еще на остановке в Химках, кончилась. Палит солнце. А плыть еще долго, пять дней, а рядом сидят и бесконечно жуют что-то люди.

Вообще вода появилась еще раньше, с началом войны, когда на крышу начали падать зажигалки. Именно зажигалки водой и тушили. В одну из ночей пришлось потушить 150 зажигалок, но она была далеко не последней.

Дальше — хуже. Лопнули трубы, гигантское тело музея с проломленной крышей осталось и без отопления. «Все залы в воде».

Осколки

Текст: Аня Голованова, Аня Кудрина. Художник: Полина Никитина

Во время войны сотрудники музея вели дневники, в которых описывали свою жизнь, и писали друг другу письма. В этих текстах, а также в музейных документах часто упоминаются одни и те же образы. Иногда это предметы, которые помогали выжить, спасти людей и экспонаты; иногда — детали военного быта, которые просто попадались на глаза, поэтому и упоминались в текстах так часто. Слова, которые мы подобрали, на первый взгляд никак не связаны с Пушкинским музеем, они с ним не ассоциируются. Но как раз поэтому становится понятно, как сильно изменился во время войны привычный уклад жизни — и людей, и музея. Эти образы — впечатления людей, то, что они сами выделяли из окружающего мира.

В цитатах из военных писем и дневников, как в разбитом зеркале, отражается жизнь музея во время войны. Каждый образ — осколок мира, который сотрудники видели вокруг себя. Мы не можем сложить из этих осколков полную картину. Но они кажутся более живыми, близкими, материальными, чем нейтральный текст официальных документов.

  • Птицы

    В октябре 1941 года от взрыва бомбы во дворе соседнего дома рушится часть стеклянной крыши музея. В нем становится холодно, сыро, темно — отключается электричество. По неосвещенным залам летают вороны. Это не жизнерадостные чайки, к которым привыкли оригиналы кариатид с портика Эрехтейона; они не похожи на тех мудрых сов, одна из которых сидит у ног Афины. Громкое карканье ворон, отражаясь эхом от голых стен, звучит неуютно и зловеще.

    Работать в музее сложно и опасно, авианалеты продолжаются. Самолеты, как большие железные птицы, пролетают в небе над музеем и приносят все новые разрушения.

  • Картошка

    Сотрудники, оставшиеся в музее, должны самостоятельно добывать еду: денег не хватает, продуктов по карточкам — тоже. Тем, кто работает в эвакуации, чуть проще: они могут достать картошку (купить на рынке или получить участок огорода). Люди мечтают об этой «простой еде». Подмороженная картошка без масла — они называют ее вкусной.

    Чтобы обеспечить себя едой в Москве, сотрудники уезжают работать на полях. В 1943 году появляется коллективное подсобное хозяйство. В него вступает даже 75-летний профессор, научный сотрудник музея — на вопрос, что он собирается делать, он отвечает, что может копать.

  • Карточки

    Чтобы выжить, нужна продовольственная карточка. От того, есть ли этот листок бумаги, зависит, получит ли человек еду. В этой ситуации сотрудники музея ведут себя как семья: делятся друг с другом своими карточками.

    У экспонатов тоже есть карточки, от которых зависит их судьба. Незадолго до начала войны ученый совет музея обсуждает стандарт карточек для научного каталога. Это постепенная, медленная работа, которая в итоге поможет понять, какие экспонаты есть в коллекции. Составить каталог не успели. В начале войны сотрудникам пришлось очень быстро провести полную опись музейной коллекции. Создание этих «военных» карточек — уже не вдумчивая научная работа, а оформление документов. Каждый экспонат должен получить свою карточку, иначе его нельзя будет эвакуировать, и он может не пережить войну.

    Вся бумага уходит на документы, поэтому для писем и дневников сотрудники используют афиши и буклеты выставок. Одна из сотрудниц ведет дневник на бланках экскурсионных путевок. Ее рассказ — важный источник информации о музее во время войны, — строго ограничен размером этих карточек.

  • Песок

    Памятники, которые нельзя вывезти из музея, защищают, обкладывая их мешочками с песком. Такие мешочки могут защитить экспонаты от осколков при взрывах, но для этого мешочков нужны тысячи. Древнеримский саркофаг Уварова, чтобы защитить, закрывают ящиком с крышкой и засыпают песком. Песок не только защищает экспонаты от ударов, но и спасает от пожара: иногда им тушат бомбы. Большинство пожаров сотрудники музея тушат самостоятельно, хотя у них нет специальной подготовки. Пожарные не успевают вовремя приехать, потому что в Москве постоянно случаются пожары, длины шлангов не хватает. Музейные сотрудники организовывают группу самозащиты, чтобы тушить снаряды — часто просто засыпают их песком. Почти во всех отчетах они пишут: «Пожар ликвидирован и потушен собственными силами».

  • Дерево

    За два дня до начала войны в кабинете секретаря музея упал и разбился деревянный рельеф. Позже это событие сотрудники музея воспринимали как страшное предзнаменование. В дни войны дерево — сокровище для музея, оставшегося без отопления. Но его нелегко достать. Сотрудников призывают на лесозаготовки, по сравнению с которыми аварийные работы в музее кажутся им легкими. Это обязательная работа, но они не могут забрать и привезти в музей заготовленные дрова. Тем, кто остается в Москве, приходится буквально бороться за дрова для музея, охранять их от воров. Одна из сотрудниц пишет в письме, что, когда она сторожила дрова, на нее напали и избили. Музею также нужны деревянные ящики, в которых экспонаты повезут в эвакуацию. Но делать их трудно: нужно просушить древесину, из которой потом делают ящики — ее часто привозят сырой. А затем наполнить каждый ящик мелкой деревянной стружкой, не оставляя пустот, чтобы защитить экспонат от ударов о стенки ящика. Это отнимает много времени в ситуации, когда каждый день на счету.

  • Ткань

    Для работы сотрудникам нужна специальная защитная одежда из плотной ткани. В Новосибирске им выдают прозодежду — серые рабочие костюмы. Сотрудники в шутку (удивительно, как они в таких условиях сохраняют чувство юмора!) называют их «нарядом сибирских каторжан».

    Фигуры пророков со слепка «Колодца Моисея» обкладывают мешками и обвязывают канатами. Тканью со специальным покрытием обивают ящики, чтобы уберечь экспонаты от воды при эвакуации.

    После окончания войны музей медленно возвращается к привычной жизни, сотрудникам все еще нужна защита от холода и сырости. На 8 марта в 1946 году 29 сотрудницам дарят отрезы шерстяной байки — плотной тяжелой ткани.

Неопределенность

Саша Рачина

«История не терпит сослагательных наклонений» — расхожая фраза. Давайте ненадолго задумаемся: а что, если бы даже одна история во время войны сложилась иначе? Пусть это будет история Пушкинского музея. Сейчас, спустя 75 лет после окончания войны, большинству сложно представить, что ощущали люди, так внезапно оказавшиеся жителями другого мира. Ведь даже перемены, накрывшие нас сегодня и абсолютно не сравнимые с войной, кардинально меняют жизнь каждого. Знания о войне в современном мире зачастую ограничиваются информацией о битвах, полученной на школьных уроках, и еще о некоторых известных подвигах, совершенных на поле боя, которые, разумеется, сыграли ключевую роль в борьбе и не будут забыты. Но ведь жизнь не остановилась в ожидании конца войны. В разгар тех самых военных действий из учебника каждый должен был продолжать делать свою работу. Старшая научная сотрудница музея Анна Николаевна Замятина писала, что в первый год войны работа в музее казалась ей бессмысленной, и она «с завистью смотрела на девушку, которая красила белой краской края тротуаров, чтобы их было видно в темноте».

Спустя десятилетия становится очевидно, что в работе этой было очень много смысла. Более того, без нее вряд ли бы Пушкинский был таким, каким мы привыкли видеть его сейчас. Война — она не только в окопах и в солдатских строях с оружием. Она в десятидневной непрерывной упаковке тысяч хрупких экспонатов в несколько слоев бумаги, ваты и клеенки для отправки в Новосибирск. Она в многочасовом дежурстве в здании музея, температура в котором зимой опускалась до −15 °С. Она в переходе на другие должности, когда тринадцать научных сотрудников по совместительству становятся пожарными, ночными сторожами и бухгалтерами. Что, если бы не случилось именно этого?

Если бы не потушила июльской ночью первую упавшую во время авиаудара зажигательную бомбу в Греческом дворике Надежда Николаевна Погребова, научная сотрудница античного отдела? Даже сейчас с трудом можно объективно оценить ущерб, который был бы тогда нанесен. Были и после других атак потери в виде выбитых окон, треснувших по швам слепков и сгоревшего панно Александра Головина «Афинское кладбище». Это значительные потери, но сейчас лучше подумать о том, сколько всего было спасено. К сентябрю 1941-го в музее остается почти 260 тысяч экспонатов, и ведется постоянная борьба с холодом, влагой и другими факторами, которые могут уничтожить произведения искусства. Пророков с «Колодца Моисея» задумано связать канатами, Нике Самофракийской — «крылья снять», а «Давида» разобрать на части: снять голову, руки, торс, «вопрос о ногах решить после». Последнее, правда, не удается. В процессе выясняется, что фигура изнутри залита гипсом и демонтажу не подлежит. Тогда ему строят укрытие с щитами.

Что в этой ситуации восхищает сильнее всего, так это то, что жизнь идет дальше. В моем сознании военные годы представляют собой попытки выжить и спастись, поэтому кажется абсолютной загадкой, как сотрудники, сидя в единственном отапливаемом зале, читали свои доклады, к примеру, о скульптурном портрете. Более того, музей в периоды затишья на фронте устраивал выставки у себя и на других московских площадках и новогодние утренники для детей, а сотрудники проводили лекции об искусстве на вокзалах и в госпиталях. Многим сложно сейчас вообразить, как можно в условиях постоянного голода и уборки снега из залов любоваться покрытым изморозью «сверкающим, как в сказочном дворце, мрамором» Розовой лестницы. А вот сотрудники Пушкинского это вполне представляли и воплощали в жизнь. Не потому что так было приказано, это они как-то нашли силы внутри себя. Сохранять искусство и оставаться людьми, такими же, как и мы с вами — с увлечениями, мечтами и желанием стать немного лучше, желанием жить и дождаться, когда все это закончится. И если бы не это, кто знает, каким был бы сегодня музей. И какими бы были мы.

Юля Кононова

Работа музейного служащего подобна отношениям матери с ребенком. Ребенка нужно одевать, умывать, ходить с ним на прогулки. Экспонаты тоже требуют чуткого присутствия и заботы: их нужно укрывать от холода и воды, очищать от грязи и пыли, проветривать, если они лежат в запасниках. Ребенок вырастет и сможет ухаживать за собой сам, а экспонат нет, ему всегда будет нужна помощь. Поэтому так важно, чтобы его «музейные родные» всегда были рядом. Иногда люди спрашивают: зачем это? Кому это нужно? Нельзя ли делать что-то более полезное? Иногда и сами музейные работники себя спрашивают: «Я помню себя, как в первый год войны, моя работа показалась мне бессмысленной — как я с завистью смотрела на девушку, которая красила белой краской края тротуаров, чтобы их было видно в темноте — ведь по Москве ходили ощупью», — вспоминала Анна Николаевна Замятина. Но музейные работники — тоже философы, и поэтому сами потом себе отвечают: «Но в дальнейшем мы нашли вновь внутреннюю убежденность в необходимости своего дела.....», ведь если у ребенка нет мамы, то это неправильно? Они позаботились о целой семье детей, и поэтому теперь в Пушкинском нам есть к кому прийти.

Маша Кайгородова

Самое, пожалуй, характерное слово, описывающее этот период. И, наверное, одно из самых страшных. Неизвестность началась с первого дня войны, когда встал вопрос об эвакуации. Что делать и как делать никто не знал. Что будет дальше — тоже.

В неизвестность ушел поезд со станции Москва-Сортировочная, в вагонах которого везли экспонаты многих музеев в эвакуацию. Так, двое мужчин, ждавших отправления, только через некоторое время узнали, что едут в Новосибирск. В неизвестность ушла баржа со второй очередью эвакуации. Отбыла в Пермь, но прибыла в Соликамск: хранилища в Перми уже были заняты коллекциями других музеев. В неизвестности пришлось сидеть и ждать людям на этой барже в ту ночь, когда они врезались в другое судно, находясь в зоне воздушного боя.

Настигает неизвестность и после того, как Иван Иванович Коротков, директор Пушкинского, уезжает по заданию из Москвы, оставляя музей. Правда, тогда все облегченно вздыхают, потому что директора не любили за грубость и непрофессионализм.

«Сколько проплывем и куда? Никто не знает», — слова из письма Е.А. Болотниковой Н.Н.Бритовой. В контексте письма, среди многих других букв фраза «никто не знает» совсем неприметна, но если написать только ее на чистом листе бумаги, она начинает пугать. Страшно, когда не знаешь, чего ждать. И ждать ли вообще чего-то лучшего.

Мучительно неизвестно, когда всё это закончится. Ответа на этот вопрос не знал, да и не мог знать никто. И тогда из неизвестности рождается сомнение: «Я помню себя, как в первый год войны моя работа показалась мне бессмысленной — как я с завистью смотрела на девушку, которая красила белой краской края тротуаров, чтобы их было видно в темноте», — пишет Анна Николаевна Замятина. Сомнение может перейти в отчаяние, потому удивляет то, как люди смогли не предаться этому чувству. Они шутили, с иронией писали в дневниках о том, как «мелькает заманчивый призрак подмороженной картошки по 1 р. 46 к. с базы», устраивали новогодние утренники для детей, проводили экскурсии, защищали диссертации, делали доклады в «Барбизоне» и каждый день разбирали завалы мусора в музее, выгребали снег, просто не выживали, а жили, понимая всю важность своей работы.

Хрупкость

Саша Рачина

Крупные скульптуры, например, слепок статуи «Давида» Микеланджело, планировалось разобрать по старым швам. Были приглашены опытные мастера, но выяснилось, что фигура изнутри залита гипсом и демонтировать ее не получится. Так у «Давида» и кондотьеров в Итальянском дворике появились, как шутили сотрудники, «однокомнатные квартиры» из деревянных подпорок и щитов. Конечно, все произведения искусства в таких условиях кажутся еще более хрупкими, но после этих снимков особенно задумываешься о том, как легко война могла уничтожить даже такие, казалось бы, массивные работы.

Яна Горшкова

16149
Вы когда-нибудь делали что-то 16149 раз? Наверное, дышали, моргали, проверяли лайки в инстаграме, что-то в этом роде. Ведь число настолько большое, что представить реально полезное действие, которое можно сделать столько раз, невозможно. Что же это? Я не знаю. А кто-то знает, и этот кто-то один или несколько работников музея из немногих оставшихся в то время в музее. Кто-то из них за 10 дней 16149 раз положил древнюю монету в бумажный пакетик, этот пакетик плотно упаковал в картонную коробочку, а затем положил коробочку в деревянный ящичек. Представить как это монотонное механическое действие выполняет машина — просто, но я не могу представить как делаю это сама.

Тогда зачем работники это сделали? В июле 1941 года в музее очень сократился штат, многие сотрудники отправились на фронт, и только небольшая горстка людей всеми силами пытались упаковать и эвакуировать самое ценное. И да, деньги всегда имели ценность, но вместо них можно было упаковать что-то более весомое. Если мы будем честны, то на монеты в музее мы редко обращаем внимание. Чаще всего от них нас отвлекают какие-нибудь мумии кошки. Но каждую монету передавали из рук в руки тысячи раз, до того как ее нашли археологи и она попала в музей. Монетка отражает ценности и жизнь своего времени. Богатство и бедность, свободу и рабство, сытость и голод. Она — память всех тысяч людей, которые ею пользовались, она наследие культуры. И тогда она должна была снова перейти в другие руки. Чтобы сохранить и передать память и об этой войне.

Маша Кайгородова

Моему поколению Великая Отечественная война, по счастью, знакома только по книгам, воспоминаниям, фотографиям и учебникам истории. Мы этого не пережили и не видели, поэтому о том, что чувствовали тогда люди, находившиеся в музее, судить не можем и не претендуем. Лучше всего об этом говорят их записи, очень краткие, состоящие из двух строк, просто описывающие события. Именно эти несколько слов трогают больше, чем любая глава учебника, потому что сейчас представить себе Итальянский дворик без крыши, ровный белый слой пушистого снега на мраморной Розовой лестнице невозможно. Непривычно видеть огромное здание, которое помнишь всегда парадным и величественным, с щербатинами окон, странно видеть копию «Давида» Микеланджело, покрытую досками, фотографии мумий в «Барбизоне». Всё это потому, что такого мы не представляли, никогда об этом не думали.

«Наш гигантский младший брат», как называла музей Марина Цветаева, кажется, всегда был таким, каким мы его видим сейчас. Но больше всего поражает оптимизм людей, которые после того, как разгребали снег в залах, укладывали статуи в деревянные ящики, тушили «зажигалки» на крышах, охраняли музей и дежурили ночью, продолжали заниматься своей обычной работой: вели экскурсии, читали лекции, делали выставки. Словом, жили. И при этом находили в своих заметках место для шуток, радовались картошке, которую могли достать. Естественно, это относится не только к людям, которые работали в музее. Просто сейчас мы рассказываем о них. С этими людьми нас объединяет место: наш музей, «наш гигантский младший брат».

Темнота

Саша Рачина

Анна Замятина, старший научный сотрудник музея, вспоминала, что слепки перенесли в подвал и «святые встретились с обнаженными богами — получились забавные ситуации». Было решено обеспечить подпольные помещения печками и вентиляторами для максимальной сохранности экспонатов, но электричество в те годы работало далеко не всегда. Поэтому зачастую музей погружался в темноту, а святые и боги оставались один на один с сотрудниками, работавшими в Пушкинском ради безопасности уникального здания и поселившихся в нем произведений искусства.

Математика

Никита Матросов, Юля Коржевина

Все современные технологии связаны с цифрами, информация транслируется с помощью многозначных кодов, и их последовательности так же вездесущи, как и слова.

На самом деле, в архаичных традициях числа могли использоваться в сакральных контекстах: они становились образом мира и средством для его периодического восстановления в случае катастроф. Данные могут храниться в человеческой ДНК, как в памяти компьютера, обретая вид уникального числового кода. Так и появляется идеальный язык.

Мне кажется, что у Пушкинского музея есть свой. И мы попытались расшифровать только часть. Годы войны.

На уроках биологии детей учат читать генетический код. И здесь все так же просто.

ТРИ… Число три символизирует совершенство и гармонию – таково объяснение числа в целом ряде традиций. Что можно сделать за три дня? Немецкая армия успела захватить первый на своем пути город Гродно, столько же дней плыли на барже в ужасных условиях старший научный сотрудник Нина Михайловна Лосева и реставратор Елизавета Арсеньевна Болотникова, которые позднее помогали сохранять и восстанавливать коллекции Пушкинского. Получается, что во время войны число три стало символом разобщенности, боязни, разорения, никак не счастливого единства.

Таков принцип работы числового кода ГМИИ в период войны. Число-ассоциация-эмоция — и музей оживает на ваших глазах.

9000
9000

бойцов прослушали лекции сотрудников Пушкинского музея о войне в мировом искусстве от Пушкинского музея! В 1942 году для этого в штат музея приняли новых сотрудников. Всего успели организовать 107 лекций.

Столько солдат в течение месяца обороняли Брестскую крепость в самом начале войны.
-15
-15

градусов по Цельсию показывал термометр в музее зимой

По стандартам температура в музее зимой должна быть не ниже +17 градусов Цельсия.
1
1

Одна фугасная бомба упала рядом с музеем. Взрывная волна громадной силы выбила стекла крыши и выдавила металлические решетки окон. Над Греческим и Итальянским двориками открылось небо.

На Кремль за всю войну упало 15 таких бомб.
267600
267600

экспонатов оставались в Музее к концу лета 1942 года.

Это всего в 7 раз меньше количества оставшихся в городе в первые месяцы войны москвичей.
8
8

зажигательных бомб попало в музей 22 июля. В одну августовскую ночь хранители музея успели потушить 150.

Всего за июль на Москву сбросили 46 тысяч таких бомб.
16197
16197

монет было в нумизматической коллекции музея.

В три ящика поместилась половина от числа единиц хранения во всем музее Прадо в Мадриде.
20
20

сантиметров толщиной был лед в кабинете заведующего отделом Древнего Востока Всеволода Владимировича Павлова.

Такой толщины в среднем зимний лед на Байкале.
460
460

ящиков отправили в первую эвакуацию в Новосибирск. Во время второй 22 ящика были отправлены в Соликамск.

Если поставить по одному ящику в вагон, состав в 460 вагонов будет длиной от вокзала до МКАД.
13
13

научных сотрудников работало в музее на 1 августа 1941 года.

До начала войны их было больше 40.
15000
15000

квадратных метров внутренней отделки и росписи восстановили после окончания войны.

Это всего лишь в полтора раза меньше размеров Красной площади.
10
10

дней упаковывали экспонаты для эвакуации.

Столичным заводам на подготовку к эвакуации в июле 1941 года давали не больше недели.
10000
10000

квадратных метров стекла использовали для ремонта трехслойной крыши в 1944 году.

Это в четыре раза больше площади всех витражей в Нотр-Дам-де-Пари.
109846
109846

экспонатов эвакуировали из Музея за три очереди. В первую из Москвы в Новосибирск отправились 101824 предмета.

В 1941 году из Москвы планировали эвакуировать 101 тысячу детей дошкольного возраста.
80
80%

помещений музея не отапливалось.

Люди

Каждый день на работу, сквозь страх и холод, использовать любую возможность — делать выставки и читать лекции, защищать музей, даже если это не входит в твои профессиональные обязанности. Мы попробовали рассказать о людях, которые делали все это во время войны. Вернее, попытались передать то сильное впечатление, которое они в нас оставили.

Тест

«Что будет дальше»

Представьте себя на месте работника Пушкинского музея в годы войны. Сегодня, когда прошло 75 лет со дня Победы и осталось совсем мало очевидцев тех событий, давайте вспомним о людях, благодаря которым мы и теперь можем ходить в музей.

На каждом этапе вам нужно будет делать выбор, перед которым во время войны были поставлены сотрудники музея. Принимая решение, вы будете соглашаться или не соглашаться с их реальным выбором, отвечая таким образом на вопрос: «Смогли бы вы быть хранителем музея во время войны?»

В зависимости от того, совпадут ли ваши ответы с решениями, принятыми в описанных обстоятельствах реальными участниками событий, вы будете получать или терять баллы. Вопросов 16, максимальное количество баллов 160.

(Мы взяли на себя смелость предложить этот формат, хотя и понимаем, что тема войны не очень располагает к играм. Тем не менее нам показалось, что таким образом многим будет легче дойти до финала в изучении этой тяжелой истории).

Пройти

Цифры

Факты
Виртуальная
экскурсия

виртуальный тур

Авторы

Научный консультант Александрова Наталья Владимировна

Поделиться